![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
hipparionЛьюис Кэрролл. Еще не подозревая о существовании такого человека, я уже искала встречи с ним. Маленькой девочкой лет пяти, навещая с бабушкой незнакомых мне старушек – бабушкиных подружек, я, после дежурного угрюмого приветствия (как я ненавидела – и до сих пор ненавижу – этот слащаво-умилительный тон, принимаемый недалекими взрослыми в разговорах с детьми), оставляла их общество, неинтересное мне, и дрейфовала в какой-нибудь дальний угол, к книжному шкафу. Помню, стоило больших трудов отодрать меня потом от находок, сделанных в таких шкафах. Попасться мне могло что угодно: Апулей с дивными иллюстрациями, Боккаччо... Помню, очень понравились «Опасные связи» де Лакло, а гравюру, изображавшую отчаянную маркизу с более чем смелым декольте, помню до сих пор вместе с трепетом, который во мне вызывало созерцание этой гравюры. Маркиза указывает посрамленному любовнику на дверь и груди её, неестественно круглые и симметричные, нагло тычут мне в лицо своими яркими сосками. Вариант такого выреза платья был мне тогда в диковинку. В основном все же попадались приличные авторы типа Лонгфелло или там хотя бы Бомарше. Редкая старушка умудрялась откопать что-нибудь детское, чтобы развлечь ребенка.
Но вот однажды зашли мы к одной такой подруге, которую я не видела с того случая больше никогда, и район Усть-Каменогорска, в котором она жила, был мне совершенно незнаком. Высокая, сухая старуха с глубокой ямой прямо под подбородком, в которую при желании можно было засунуть палец, была чопорна и недружелюбна, чем сразу расположила меня к себе. Едва подружки уединились на кухне, я, как всегда, потрусила в угол и на удивление свое обнаружила там россыпь детских книжек. Неплохо для разнообразия, подумала я и углубилась в какую-то странную историю о девочке, увязавшейся за кроликом в белых перчатках и попавшую в удивительное место, название которого я, конечно, не запомнила, да и имя девочки быстро забыла. Книжку я не успела дочитать – несмотря на рев и клятвенные обещания вернуть, строгая старуха книжку не отдала – она принадлежала её утонувшему в речке внуку и вместе с другими книжками была памятью о нем. Собственно, в связи с его похоронами мы и прибыли в этот дом. Это был первый гроб, который я видела в своей жизни, тихие женщины в черных капроновых платках беззвучно шевелили губами и перебирали голубоватые, сухие пальцы рук мальчика, сложенных на его груди. «Как живой, – говорили они, втягивая в себя воздух, – он просто как живой!» Я слушала и старалась смотреть на этого мальчика как на живого. Но неживой мальчик был другим. Я тоже потрогала его пальцы – они были очень сухими, почти стучали друг о друга.
Если бы моя голова не была забита мыслями о девочке из таинственной страны, я, может быть, по-другому восприняла первую встречу со смертью, а в этом случае я все прикидывала, как бы мне уговорить старуху, и еще очень раздражал меня пряный запах похоронных цветов в огромном, просто невероятном количестве свезенных в этот дом.
Старуха книжку не отдала, так и осталась она недочитанной, и с тех пор я везде спрашивала о ней, чуть ли не на пальцах пытаясь объяснить нормальным, человеческим языком, о чем она. С годами даже то, что я успела прочесть, подернулось дымкой нереальности, и я уже не верила, что все это было в действительности, думая, что вот приснился просто яркий сон, и нет такой девочки, и нет такой страны.
А когда я была уже большой, и лет мне было, наверное, двенадцать, пришла посылка из Петрозаводска, доверху набитая книгами. И одна из книжек вдруг вызвала у меня сильнейшее ощущение déjà vu, настолько сильное, что у меня задрожали руки. Книжка называлась «Алиса в стране чудес», у автора было совершенно ничего не говорившее мне имя Льюис Кэрролл. Не всегда, исполнив свою мечту, разочаровываешься в ней. Видно, когда она настоящая – только для тебя – это не так. В это случае ты просто становишься счастлив ею всегда. Ты можешь, конечно, не думать каждый день о том, что она у тебя есть, эта твоя мечта, но каждый раз, когда вспоминаешь – ты вспоминаешь о том, что счастлив. О том, что самом-то деле, что бы с тобой ни происходило, несмотря на всякие сложности и гадости, ты счастлив, потому что у тебя есть твоя мечта. Вот она – милая, хорошая, только твоя. Книжку потом кто-то у меня зачитал, еще раньше кто-то другой залил её киселем, но это уже не имело значения – я её поглотила, она была во мне и жила там своей собственной жизнью.
Потом я узнала настоящее имя Льюиса Кэрролла, этого очаровательного математика-нелюдима, обожавшего маленьких детей, особенно девочек, фанатика фотографии – на его фотографиях маленькие девочки в ветхом одеянии выглядят богинями, а какие филигранные письма он писал – мало кто может сравниться с ним в этом, и я представляла, что письма эти он пишет мне. Это было легко – ведь если бы я жила в викторианскую эпоху в Christ Church и была маленькой девочкой, он бы обязательно писал и мне тоже. А потом маленькие девочки, белые кролики, доктор Чарльз Лютвидж Доджсон, черная королева, старая овца, мартовский заяц, белый рыцарь и все прочие сливались в одни сплошной хоровод, он затягивал меня в свою воронку, и я не могла уже разобрать, чем мы все, собственно, отличаемся друг от друга.
На самом деле все просто. Мы ничем не отличаемся друг от друга. Я – это они. И еще много-много всего.
Но вот однажды зашли мы к одной такой подруге, которую я не видела с того случая больше никогда, и район Усть-Каменогорска, в котором она жила, был мне совершенно незнаком. Высокая, сухая старуха с глубокой ямой прямо под подбородком, в которую при желании можно было засунуть палец, была чопорна и недружелюбна, чем сразу расположила меня к себе. Едва подружки уединились на кухне, я, как всегда, потрусила в угол и на удивление свое обнаружила там россыпь детских книжек. Неплохо для разнообразия, подумала я и углубилась в какую-то странную историю о девочке, увязавшейся за кроликом в белых перчатках и попавшую в удивительное место, название которого я, конечно, не запомнила, да и имя девочки быстро забыла. Книжку я не успела дочитать – несмотря на рев и клятвенные обещания вернуть, строгая старуха книжку не отдала – она принадлежала её утонувшему в речке внуку и вместе с другими книжками была памятью о нем. Собственно, в связи с его похоронами мы и прибыли в этот дом. Это был первый гроб, который я видела в своей жизни, тихие женщины в черных капроновых платках беззвучно шевелили губами и перебирали голубоватые, сухие пальцы рук мальчика, сложенных на его груди. «Как живой, – говорили они, втягивая в себя воздух, – он просто как живой!» Я слушала и старалась смотреть на этого мальчика как на живого. Но неживой мальчик был другим. Я тоже потрогала его пальцы – они были очень сухими, почти стучали друг о друга.
Если бы моя голова не была забита мыслями о девочке из таинственной страны, я, может быть, по-другому восприняла первую встречу со смертью, а в этом случае я все прикидывала, как бы мне уговорить старуху, и еще очень раздражал меня пряный запах похоронных цветов в огромном, просто невероятном количестве свезенных в этот дом.
Старуха книжку не отдала, так и осталась она недочитанной, и с тех пор я везде спрашивала о ней, чуть ли не на пальцах пытаясь объяснить нормальным, человеческим языком, о чем она. С годами даже то, что я успела прочесть, подернулось дымкой нереальности, и я уже не верила, что все это было в действительности, думая, что вот приснился просто яркий сон, и нет такой девочки, и нет такой страны.
А когда я была уже большой, и лет мне было, наверное, двенадцать, пришла посылка из Петрозаводска, доверху набитая книгами. И одна из книжек вдруг вызвала у меня сильнейшее ощущение déjà vu, настолько сильное, что у меня задрожали руки. Книжка называлась «Алиса в стране чудес», у автора было совершенно ничего не говорившее мне имя Льюис Кэрролл. Не всегда, исполнив свою мечту, разочаровываешься в ней. Видно, когда она настоящая – только для тебя – это не так. В это случае ты просто становишься счастлив ею всегда. Ты можешь, конечно, не думать каждый день о том, что она у тебя есть, эта твоя мечта, но каждый раз, когда вспоминаешь – ты вспоминаешь о том, что счастлив. О том, что самом-то деле, что бы с тобой ни происходило, несмотря на всякие сложности и гадости, ты счастлив, потому что у тебя есть твоя мечта. Вот она – милая, хорошая, только твоя. Книжку потом кто-то у меня зачитал, еще раньше кто-то другой залил её киселем, но это уже не имело значения – я её поглотила, она была во мне и жила там своей собственной жизнью.
Потом я узнала настоящее имя Льюиса Кэрролла, этого очаровательного математика-нелюдима, обожавшего маленьких детей, особенно девочек, фанатика фотографии – на его фотографиях маленькие девочки в ветхом одеянии выглядят богинями, а какие филигранные письма он писал – мало кто может сравниться с ним в этом, и я представляла, что письма эти он пишет мне. Это было легко – ведь если бы я жила в викторианскую эпоху в Christ Church и была маленькой девочкой, он бы обязательно писал и мне тоже. А потом маленькие девочки, белые кролики, доктор Чарльз Лютвидж Доджсон, черная королева, старая овца, мартовский заяц, белый рыцарь и все прочие сливались в одни сплошной хоровод, он затягивал меня в свою воронку, и я не могла уже разобрать, чем мы все, собственно, отличаемся друг от друга.
На самом деле все просто. Мы ничем не отличаемся друг от друга. Я – это они. И еще много-много всего.
