![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
hipparionК двум годам я выучила азбуку. В два года и четыре месяца начала читать. Родители не прилагали усилий к обучению, однако и чтению не препятствовали. Поэтому я читала запоем все без разбору, включая и такие книжки, как "Золотой осел", китайские народные сказки и справочник "Что должна знать каждая женщина" с иллюстрациями.
Годам к четырнадцати, достаточно пропитавшись мировой литературой, я последовала доброй традиции всех романтически настроенных подростков и начала писать стихи. Писала в тетрадочку и никому не показывала (дань традиции). Однажды, правда, увлеклась одним переводчиком Бодлера и зачитала ему несколько штук. Переводчик (видимо, тоже несколько увлекшись мной) горячо шептал: "Напечатайте их на бумаге! Вам нужно посмотреть на них со стороны! Ведь это же такие стихи!"
Напечатала в Нортон Коммандере на голубой бумаге, полюбовалась, сложила в ту же тетрадку и засунула обратно в тумбочку.
Однажды я извлекла из пыльного архива одно стихотворение и аккуратно смахнув с листа пыль, отправила его в журнал. Журнал стихотворение взял и напечатал. А поскольку это был литературный конкурс, в редакции журнала мне в качестве приза вручили диковинный электробытовой прибор под названием «гамбургница». При вручении очень извинялись почему-то. Впоследствии прибор этот оказался очень удобным в хозяйстве, а друзья мои стали бесконечно гордиться мною, рассказывать обо мне истории своим знакомым и водить их на меня как на заморскую диковину, при этом в самый торжественный момент восклицая: «А еще ей за это подарили гамбургницу!» (здесь друзья замирали в ожидании, чтобы через мгновение забиться в восторженной истерике, наблюдая произведенный эффект), но я не о том.
Всю свою жизнь до момента, когда я увидела свое слово напечатанным в глянцевом журнале, я жила в неопределенном творческом томлении. Мне хотелось создавать литературные шедевры, нести добро людям, делиться с ними своими наблюдениями и размышлениями, и прочая, и прочая. Что-то прилипало к бумаге, что-то оставалось в памяти друзей и превращалось в бытовой анекдот или историческую байку. Друзья прочили мне великое будущее, я довольно кивала при этом головой, но просыпаться знаменитой не спешила. Причины этого, которые мне неясны до сих пор, я объясняла ленью (что во многом правда). Все это было похоже на многолетнюю партию в шахматы, к которой можно вернуться и через год, и через пять лет, чтобы сделать еще один ход.
Когда же я открыла журнал и увидела под столбцом стихов свою фамилию, все мои литературные амбиции исчезли в одночасье. Описание момента авторского оргазма я, с вашего позволения, опущу. Далее наступило удовлетворение. С тех пор мне больше не хотелось стать великим писателем и печататься в толстых журналах и книгах. Я бросила писать роман об Обри Бердслее, засунула обратно свои опыты в дальний угол тумбочки и вплотную занялась фотографией. Еще одна шахматная партия с многолетними перерывами.
Годам к четырнадцати, достаточно пропитавшись мировой литературой, я последовала доброй традиции всех романтически настроенных подростков и начала писать стихи. Писала в тетрадочку и никому не показывала (дань традиции). Однажды, правда, увлеклась одним переводчиком Бодлера и зачитала ему несколько штук. Переводчик (видимо, тоже несколько увлекшись мной) горячо шептал: "Напечатайте их на бумаге! Вам нужно посмотреть на них со стороны! Ведь это же такие стихи!"
Напечатала в Нортон Коммандере на голубой бумаге, полюбовалась, сложила в ту же тетрадку и засунула обратно в тумбочку.
Однажды я извлекла из пыльного архива одно стихотворение и аккуратно смахнув с листа пыль, отправила его в журнал. Журнал стихотворение взял и напечатал. А поскольку это был литературный конкурс, в редакции журнала мне в качестве приза вручили диковинный электробытовой прибор под названием «гамбургница». При вручении очень извинялись почему-то. Впоследствии прибор этот оказался очень удобным в хозяйстве, а друзья мои стали бесконечно гордиться мною, рассказывать обо мне истории своим знакомым и водить их на меня как на заморскую диковину, при этом в самый торжественный момент восклицая: «А еще ей за это подарили гамбургницу!» (здесь друзья замирали в ожидании, чтобы через мгновение забиться в восторженной истерике, наблюдая произведенный эффект), но я не о том.
Всю свою жизнь до момента, когда я увидела свое слово напечатанным в глянцевом журнале, я жила в неопределенном творческом томлении. Мне хотелось создавать литературные шедевры, нести добро людям, делиться с ними своими наблюдениями и размышлениями, и прочая, и прочая. Что-то прилипало к бумаге, что-то оставалось в памяти друзей и превращалось в бытовой анекдот или историческую байку. Друзья прочили мне великое будущее, я довольно кивала при этом головой, но просыпаться знаменитой не спешила. Причины этого, которые мне неясны до сих пор, я объясняла ленью (что во многом правда). Все это было похоже на многолетнюю партию в шахматы, к которой можно вернуться и через год, и через пять лет, чтобы сделать еще один ход.
Когда же я открыла журнал и увидела под столбцом стихов свою фамилию, все мои литературные амбиции исчезли в одночасье. Описание момента авторского оргазма я, с вашего позволения, опущу. Далее наступило удовлетворение. С тех пор мне больше не хотелось стать великим писателем и печататься в толстых журналах и книгах. Я бросила писать роман об Обри Бердслее, засунула обратно свои опыты в дальний угол тумбочки и вплотную занялась фотографией. Еще одна шахматная партия с многолетними перерывами.
